Неточные совпадения
Слова, сказанные мужиком, произвели в его
душе действие электрической
искры, вдруг преобразившей и сплотившей в одно целый рой разрозненных, бессильных отдельных мыслей, никогда не перестававших занимать его. Мысли эти незаметно для него самого занимали его и в то время, когда он говорил об отдаче земли.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в
душе его могла проснуться
искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?
Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в
душе одною
искрой и вдруг, как огонь, охватило всего.
Чтоб
искру заронил он в ком-нибудь с
душой,
Кто мог бы словом и примером
Нас удержать, как крепкою вожжой,
От жалкой тошноты по стороне чужой.
— Брат! — заговорила она через минуту нежно, кладя ему руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в руки и ускользает… и ваша
душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда…
искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
Ведь это была недюжинная голова, человек с
искрой в
душе, который при других обстоятельствах мог быть университетской знаменитостью или выдающимся представителем в области литературы.
— И не спеши; мы за тебя поспешим. Нам люди нужны; и не простые канцелярские исполнители, а люди с
искрой, с убеждением. До свиданья,
душа моя!
На дне
души каждого лежит та благородная
искра, которая сделает из него героя; но
искра эта устает гореть ярко — придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела.
— Конечно, — подтвердил Егор Егорыч. — Ибо что такое явление Христа, как не возрождение ветхого райского Адама, и капля богородицы внесла в
душу разбойника
искру божественного огня, давшую силу ему узнать в распятом Христе вечно живущего бога… Нынче, впрочем, все это, пожалуй, может показаться чересчур религиозным, значит, неумным.
Жадно слушал Вяземский слова Ивана Васильевича. Запали они в
душу его, словно
искры в снопы овинные, загорелась страсть в груди его, запылали очи пожаром.
— Прежде кто вы были? — говорит, например, Фома, развалясь после сытного обеда в покойном кресле, причем слуга, стоя за креслом, должен был отмахивать от него свежей липовой веткой мух. — На кого похожи вы были до меня? А теперь я заронил в вас
искру того небесного огня, который горит теперь в
душе вашей. Заронил ли я в вас
искру небесного огня или нет? Отвечайте: заронил я в вас
искру иль нет?
Он поддается внушению и сам же вызывает его, прельстившись добродетельным, например, героем или мелодраматическим негодяем с «
искрой в
душе».
Проповеди о посте или о молитве говорить они уже не могут, а всё выйдут к аналою, да экспромту о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в светских книгах о
душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою
искрою припаленному кошачьему хвосту полагают о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или от лягушки, или — что уже совсем не идуще — от кошкина хвоста пишут и, главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
Смеешься… ты не изверг… нет! в
душе твоей
Есть
искра доброты… с холодностью такою
Меня ты не погубишь в цвете дней —
Не отворачивайся так, Евгений,
Не продолжай моих мучений,
Спаси меня, рассей мой страх…
Взгляни сюда…
Последняя
искра надежды на выздоровление погасла уже в
душе его: он сознавал теперь близкую свою кончину.
— Ты моя жена, уже полгода, но в твоей
душе ни даже
искры любви, нет никакой надежды, никакого просвета! Зачем ты вышла за меня? — продолжал Лаптев с отчаянием. — Зачем? Какой демон толкал тебя в мои объятия? На что ты надеялась? Чего ты хотела?
Тихими ночами лета море спокойно, как
душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие
искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг, и
душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
Но это нежелание блеснуло в скучной тьме его
души, как
искра, и тотчас же угасло.
Курослепов. Постойте! (Отводит Градобоева в сторону). Вот что, будь друг, слезно я тебя прошу, скажи мне по
душе, вовсе я рехнувшись, или еще во мне какая
искра теплится? Если я вовсе, так уж вы лучше меня за решетку, чтоб я меж людей не путался.
— Ну, уж там как-нибудь сделайте! — заключил Николя и ушел, зная, что достаточную
искру бросил в легко воспламеняющуюся
душу отца.
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в
душу, и в сердце ее, потрясенном благородной радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая
искра восторга…
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке
искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала
душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя
искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо
души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Теперь она будет уметь отвечать Вадиму, теперь глаза ее вынесут его испытывающие взгляды, теперь горькая улыбка не уничтожит ее твердости; — эта улыбка имела в себе что-то неземное; она вырывала из
души каждое благочестивое помышление, каждое желание, где таилась
искра добра,
искра любви к человечеству; встретив ее, невозможно было устоять в своем намереньи, какое бы оно не было; в ней было больше зла, чем люди понимать способны.
Тогда тихо опускались до половины его длинные ресницы, бросая синие тени на светлое лицо, и в глазах царя загорались, точно
искры в черных брильянтах, теплые огни ласкового, нежного смеха; и те, кто видели эту улыбку, готовы были за нее отдать тело и
душу — так она была неописуемо прекрасна.
Снова вбежав в сарай, я нашел его полным густейшего дыма, в дыму гудело, трещало, с крыши свешивались, извиваясь, красные ленты, а стена уже превратилась в раскаленную решетку. Дым
душил меня и ослеплял, у меня едва хватило сил подкатить бочку к двери сарая, в дверях она застряла и дальше не шла, а с крыши на меня сыпались
искры, жаля кожу. Я закричал о помощи, прибежал Хохол, схватил меня за руку и вытолкнул на двор.
Но можно ли назвать разбойничьим домом такой дом, где теперь так мало отваги, как в доме плодомасовском? Да, именно потому-то и идет этому дому это название, что в виду приближающейся силы в размерах, не допускающих сопротивления, дом плодомасовский ни в одной
душе не являл никакой
искры отваги, ни малейшего знака спокойных усилий перенести с достоинством долю побежденного.
«Что тут — все дороги на этот завод?» — думаю и кружусь по деревням, по лесам, ползаю, словно жук в траве, вижу издали эти заводы. Дымят они, но не манят меня. Кажется, что потерял я половину себя, и не могу понять — чего хочу? Плохо мне. Серая, ленивая досада колеблется в
душе,
искрами вспыхивает злой смешок, и хочется мне обижать всех людей и себя самого.
Речи старика кажутся тёмными, и хотя порой сверкают жуткие
искры в словах его, но они только ослепляют меня, не освещая тьму
души.
В целом облаке пыли сотни чёрных лиц, тысячи глаз, точно звёзды Млечного пути. Вижу я: все эти очи — как огненные
искры одной
души, жадно ожидающей неведомой радости.
— Так неужели человеку нужно гасить последние
искры Прометеева огня, ещё горящие в
душе его, облагораживая её стремления? — с тоской глядя на неё, воскликнул Бенковский.
Справедливо ли описано у меня общество? — не знаю! По крайней мере оно всегда останется для меня собранием людей бесчувственных, самолюбивых в высшей степени и полных зависти к тем, в
душе которых сохраняется хотя малейшая
искра небесного огня!..
К<няжна> Софья (в сторону). Бесстыдный! он так же спокоен, как будто читает театральную афишу! Ни одной
искры раскаянья в ледяных глазах! Ужели искусство? Нет! Я женщина, но никогда не могла бы дойти до такой степени лицемерия. Ах! для чего одно пятно очернило мою чистую
душу?
В сумраке
души, в памяти,
искрами вспыхивали разные слова, кружились, как пчелы, одни исчезали, другие соединялись живою цепью, слагали песню — Симе было жутко и приятно, тихая радость ласкала сердце.
Наташа встретила его слова таким взглядом, который, как электрическая
искра, проник до глубины
души молодого человека и потряс все духовное существо его; в этом взгляде выражалось столько сочувствия и благоволения, что Шатов, очарованный им, повинуясь непреодолимому чувству любви, для которой блеснула в этом взгляде взаимность, позабыв все свои прежние намерения уехать, не объясняясь и не спрашивая согласия невесты, с несвойственной ему живостью и жаром сказал: «Наталья Васильевна!
К такому роду принадлежал описанный нами молодой человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но в
душе своей носивший
искры чувства, готовые при удобном случае превратиться в пламя.
Маленькая
душа шла навстречу этому миру, роняя только последние
искры сознания для того маленького мирка, который оставляла.
И когда прошел кузнец, и скрылась красная в черном мраке
искра, — Елена удивилась своей внезапной радости и удивилась тому, что она все еще нежно и трепетно играет в ее
душе. Почему возникает, откуда приходит эта радость, исторгающая из груди смех и зажигающая огни в глазах, которые только что плакали? Не красота ли радует и волнует? И не всякое ли явление красоты радостно?
Вдруг из раскрытой кузницы к воротам пронеслась медленно громадная красная
искра, и мрак вокруг нее словно сгустился, — это кузнец пронес по улице кусок раскаленного железа. Внезапная зажглась радость в Елениной
душе и заставила Елену тихо засмеяться, — в просторе безмолвного покоя пронесся звонкий и радостный смех.
Только тогда и радостно умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими
искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай другого, более свойственного моей
душе, отношения к миру. — И я знаю, что смерть даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Как их брови соболины,
Полный
искр соколий взгляд,
Их усмешка —
души львины
И орлов сердца разят?
Болезненно отозвалась на ней монастырская жизнь. Дымом разлетелись мечты о созерцательной жизни в тихом пристанище, как
искры угасли тщетные надежды на душевный покой и бесстрастие. Стала она приглядываться к мирскому, и мир показался ей вовсе не таким греховным, как прежде она думала; Катенька много нашла в нем хорошего… «Подобает всем сим быти», — говорил жене Степан Алексеич, и Катеньку оставили в покое… И тогда мир обольстил ее
душу и принес ей большие сердечные тревоги и страданья.
Будь под колесами камни, камни б рассыпались в
искры… Село удалялось от них всё более и более… Скрылись избы, скрылись барские амбары… Скоро не стало видно и колокольни… Наконец село обратилось в дымчатую полосу и потонуло в дали. А Степан всё гнал и гнал. Хотелось ему подальше умчаться от греха, которого он так боялся. Но нет, грех сидел за его плечами, в коляске. Не пришлось Степану улепетнуть. В этот вечер степь и небо были свидетелями, как он продавал свою
душу.
Эту правду, таящуюся в детской
душе, Толстой чует не только в детях, уже способных сознавать счастье жизни. Вот грудной ребенок Наташи или Кити. Младенец без
искры «сознания», — всякий скажет: кусок мяса. И с поразительною убежденностью Толстой утверждает, что этот кусок мяса «все знает и понимает, и знает, и понимает еще много такого, чего никто не знает». С тою же убежденностью он отмечает это знание в звере и даже в старом тополе.
Сам Дмитрий в восторге от своего поступка. Но что вызвало этот поступок? Только ли «
искра божия», вспыхнувшая в разнузданном хаме? Или, рядом с нею, тут было все то же утонченное нравственное сладострастие, которого здоровой крови даже не понять: «Вся от меня зависит, вся, вся кругом, и с
душой, и с телом. Очерчена». А он, как Подросток в своих сладострастных мечтах: «они набегут, как вода, предлагая мне все, что может предложить женщина. Но я от них ничего не возьму. С меня довольно сего сознания».
В ресторане она также убедилась, что от прежнего чувства в ее
душе не осталось даже
искры.
— Спрошу вас только: неужели — извините — из спячки вашего животного материализма не пробуждалась в вас никогда духовная натура человека? Если ж в
душе вашей нет
искры того божественного огня, который отличает человека от других животных, так не прикасайтесь, по крайней мере, нечистыми руками к религиозному чувству народа. Всех философами по-своему не переделаете.
— Молва и слава о подвигах моего предместника огласилась во всех концах земли русской, сердце мое закипело святым рвением — я отверг прелесть мира, надел власяницу на телесные оковы и странническим посохом открыл себе дорогу в пустыню Соловецкую, обрел прах предместников моих, поклонился ему, и
искра твердого, непоколебимого намерения, запавшая мне в
душу, разрослась в ней и начала управлять всеми поступками моими.
Это значило бы изгнать из
души своей
искру Божию, без которой не имеет смысла никакая жизнь!
Ему недоставало лишь того, что индусы называют «манас», источника ментальности,
искры Божией в человеке, центра кристаллизации бессмертной
души.